Она сделала паузу, потом, понизив голос, добавила:
— Эндрю, я не знаю, убивал ты Маурин или нет. Было бы глупо притворяться, будто знаю, но я достаточно тупоумна, чтобы быть уверенной, что не убивал, и достаточно честна, я надеюсь, чтобы чувствовать себя ответственной. Если уж она оказалась такой плохой, то, вероятно, здесь и моя вина. Я не могу позволить им арестовать тебя, не предупредив тебя, по крайней мере. И прошу тебя, не думай, что все это из-за Розмари и Неда. Там другое. Там их дело. Но я хочу помочь именно тебе. Есть у тебя хороший адвокат?
— Мне надо будет подумать.
— Если нет, муж найдет для тебя лучшего в городе. И, Эндрю, неужели ты ничего не знаешь, хоть что-нибудь, что могло бы помочь, что указало бы на кого-то еще?
На дочь, например? Или на будущего зятя? Простирается ли ее христианское милосердие настолько далеко?
— Ничего нет, что бы я мог добавить, миссис Тэтчер.
— Но… но… о дорогой, что мы можем сделать?
— Вы очень добры, и я ценю это. Однако в настоящий момент…
— Но если ты действительно надумаешь что-то, если появится такое, что мы можем сделать, абсолютно все, что угодно, позвони нам. Позвонишь? Обещай мне. Звони в любое время, не важно, как поздно.
— Благодарю.
— Но, Эндрю, ты бы поступил так же, я уверена.
Он положил трубку. Розмари и Нед следили за ним в гробовой тишине. Эндрю присел на ручку кресла.
— Лейтенант Муни встречался с ними, — сказал он. — Они выяснили, что ордер на мой арест будет готов завтра утром.
— Боже мой! — воскликнул Нед. — Тогда что же нам делать?
Что ему делать? Словно он находился в какой-то камере, где эхо от этой фразы отражается от стен, потолка, пола. Эндрю утомленно поднялся. В руках он все еще держал пакет с драгоценностями матери. Единственное, чего он действительно хотел сейчас, — это чтобы голова перестала болеть.
— Мне надо подумать, — сказал Эндрю.
Он направился к двери.
— Но, Дрю, не уходи.
— Я пойду домой. Мне надо побыть одному какое-то время. Мне надо подумать.
Он повернулся, взглянув на них. Они стояли совсем близко друг к другу, держась за руки, с вытянутыми от беспокойства лицами.
Нед сказал:
— Помни только одно, Дрю. Лишь скажешь — и я готов рассказать им все, все абсолютно.
— И я тоже, — подхватила Розмари. — Разумеется, тоже. Нед подошел к Эндрю и положил ладонь на руку брата.
— Что бы ты ни решил, Дрю, дай нам знать. Это все. Миссис Тэтчер, Розмари, Нед — все они любят его, сочувствуют ему, словно посетители у кровати умирающего…
Глава XVI
Когда Эндрю вошел в темную квартиру, снова возникло ощущение, что Маурин всюду, неосязаемая, ядовитая, как газ из плиты. Он включил свет, положил пакет с драгоценностями на стол и вдруг почувствовал страшный голод. Он пошел на кухню. Там в холодильнике ничего не было. Тогда он приготовил себе миску каши с молоком и сел на стул, жадно поглощая еду. Может, это снимет немного головную боль.
Лейтенант Муни. «Я собираю улики». Он здорово собирает улики. «Мужчина за мужчиной». Именно так сказала Мари Кросс? Возник образ Маурин, улыбающейся, ослепительной, в руках то одного мужчины, то другого мужчины. Боль, возникшая вместе с этим образом, была такой же мучительной, как головная. Время еще не залечило рану. Его жена. Белая роза…
В нем поднялась унизительная жалость к себе, он подавил ее. Снова лейтенант Муни. Пистолет — время смерти — «еще другое», что он не открыл миссис Тэтчер, но под чем, несомненно, подразумевалась беременность. Маурин нашла в нем глупого, ничего не значащего мужа, Маурин была беременна от одного из своих любовников, Маурин была убита в порыве ревности глупым, ничего не значащим мужем. Так все это представляет лейтенант Муни. Именно так и окружной прокурор поймет это. И суд? И присяжные?
«Эндрю, неужели ты ничего не знаешь, хоть что-нибудь?» Что он знал? Это не грабители, не шантажист, не Лем, не Нед, не Розмари. (Наверное, не Нед, не Розмари?) Тогда — кто? Ребенок. Он обратился к нему, потому что должен был обратиться. Ребенок был не его. Не было ни одного шанса из миллиона, что он мог бы быть его отцом. Один шанс из миллиона? Нет, конечно. Даже этого. Беременность два месяца, сказал патологоанатом. Почему же он прежде до этого не допер? Эндрю покинул Нью-Йорк почти ровно девять недель назад на те три недели одиночества и тревожного нетерпения в Скандинавии. Ни тени сомнения, был любовник. А что Лем предположил? Любовник, который помогал ей в вымогательстве драгоценностей? Почему бы и нет? Сначала Маурин просто пыталась вытребовать изменение завещания, что указывает на то, что тогда она еще думала главным образом о своей роли жены. Но позже, когда она переключилась на камни, что она сказала? «Я, должно быть, была не в себе, пытаясь получить деньги для Эндрю, когда гораздо лучше получить деньги для себя». Для себя — и любовника? Любовника, которого она завела за несколько месяцев до его поездки в Скандинавию, когда начались его сомнения и появилось натяжение в их отношениях из-за телефонных звонков и опозданий? Любовника, который был с ней заодно в вымогательстве драгоценностей, а значит, был жалким любовником? По меньшей мере бесстыдным, интересующимся ею только чтобы получить драгоценности.
Эндрю поставил кашу в раковину, потом пошел в гостиную.
Любовник? Почему бы и нет? Но — кто? Неизбежно он подумал о Билле Стентоне. Даже если Билл Стентон сам не был ее любовником, он был наиболее вероятным человеком, кто мог знать о нем. «Ах, Билл, взгляни, вон Глория». Маурин утащила Билла за собой, чтобы прервать разговор. «Прислуга Билла заболела… Я подменяла горничную». Билл Стентон по меньшей мере знает правду об этом. Если только ему удастся вызвать Билла Стентона на разговор…
Эндрю побежал в спальню и включил бра над кроватью. Номер Билла был в записной книжке Маурин. Тяжело опустившись на кровать, он набрал номер.
— Билл, это Эндрю Джордан.
— Эндрю!
— Ты один?
— Один.
— Мне надо с тобой поговорить. Я скоро буду.
— Но, Эндрю…
— Я приеду через десять минут.
Меньше чем через четверть часа Эндрю звонил в дверь Билла Стентона. Билл открыл. На нем был красный шелковый халат поверх рубашки и брюк. Его лицо, которое Эндрю всегда не нравилось, гладкое, почти красивое, приняло выражение «ничего-удивительного-никаких-трудностей».
— Здорово, Эндрю. Заходи. Представляю, какие у тебя проблемы.
Он посторонился, и Эндрю прошел в переднюю. Билл Стентон закрыл за ним дверь. Затем они спустились по ступенькам в гостиную, которую Эндрю никогда не видел, кроме как на вечеринках. Сейчас она была пустой и выглядела большой, тусклой и немного потрепанной — комната человека, претендующего на то, чтобы казаться более удачливым, нежели он есть на самом деле. А чем Билл занимался, вообще говоря? Работал дизайнером?
— Садись, Эндрю, садись. Что тебе предложить? Скотч? Это не слишком легкомысленно для безутешного вдовца?
Эндрю сел в одно из современных шведских кресел. Билл Стентон налил два стакана в баре и один принес ему. Сам он остался стоять, разглядывая Эндрю сверху вниз.
— Прежде чем ты что-либо скажешь, Эндрю, — если уж ты намереваешься тратить свою энергию, оставаясь таким воинственным, — я хотел бы объяснить, что в моем сообщении лейтенанту об Эдамсах не было злого умысла. Если бы не я, они сами пришли бы к нему. Они очень унылая пара. И для них оказаться свидетелями репетиции убийства — это самая восхитительная вещь, которая произошла в их жизни с тех пор, как миссис Э. выиграла шестьдесят семь долларов и холодильник в телевизионной дневной викторине.
Он улыбнулся вежливой дружелюбной улыбкой, дружелюбности которой Эндрю ни капли не поверил.
— Может, это поможет установить между нами нормальные отношения? Я рассказал лейтенанту об Эдамсах, но это все, что я рассказал ему. Только это, и ничего больше. Ты должен благодарить меня.
Эндрю, потягивая из стакана, следил за своим собеседником, пытаясь оценить его.
— Значит, есть о чем рассказать?
— Я не тот человек, который путает копа с отцом исповедником.
— И я должен быть благодарен, потому что ты утаил информацию от полиции — ради меня?
— Ну почему? — Уголки его губ слегка опустились вниз, Билл Стентон сел в кресло напротив Эндрю. — Отчасти и ради себя, должен признать это. Как бы я ни восхищался Маурин, раз она мертва и во владении копов, она уже не та девушка, с которой хотелось бы оставаться связанным. Но, скажем так, какими бы ни были мои мотивы, побочным образом я помог и тебе. Потому что, если я не слишком сильно ошибаюсь, что бы я ни сказал о ней, это тут же заставило бы копов заинтересоваться ее мужем, а мне показалось, что они и так тобой достаточно интересуются, так ведь?
Опущенные уголки рта Билла Стентона отчетливо выдавали его злорадство, которое он пытался скрыть. Злорадство — и еще острейшее любопытство. Так что по-своему Билл Стентон был взбудоражен не хуже Эдамсов. Неприязнь, которую Эндрю ощущал к Биллу, была сродни физическому отвращению.
